Жил-был Дед

Ночь такая светлая. Кажется, что Луна заглядывает в каждый дом, освещая лучами своего полнолуния каждый уголок. А в дни безлуния светят только звёзды, которые иногда вдруг срываются, гаснут, оставляя чудный след в Небе…

-Петь, Петя, ты спишь? – шёпотом Серафима Александровна пыталась начать разговор с мужем .

-Нет, не сплю, Сим. Танюшку не разбуди, полуночница. Ей завтра в институт. Долго с книгами сидит, добросовестная она у нас. В отца. Вот только зря в политех пошла – не женское это дело. Сашка-то наша умная, но учиться никогда не любила. Институт бросила. Вот Леонид – молодец: и институт закончил, и диссертацию защитил, женился опять. Счастлив ли? – громким шёпотом отозвался Пётр Иванович из смежной комнаты, где раньше спали дочь и Танюшка.

-Ну, завёл старую песню, дед. Угомонись. Гусь свинье не товарищ. Лёнька из другого теста. Разные они с Сашкой. Добрая она, но бесхарактерная совсем. Ему другая нужна была. Уж сколько лет они вместе не живут, как Танюшка родилась, а ты всё печалишься. Дай Бог, чтобы с Юркой сладилось. Спи, — обречённо шептала Серафима Александровна, а её старинная железная кровать застонала скрипом пружин. Эту кровать они по всем гарнизонам с мужем возили. Свекровь подарила, наказывала беречь до последних дней…

Она теперь одна на ней спала. В комнате рядом с диваном внучки. Дочь сошлась с бывшим соседом по даче и давно ушла жить к нему. Танюшка, хотя и взрослая совсем стала, но ночью спала неспокойно: разговаривала, вскрикивала. Теперь Серафима Александровна, а не Сашка, быстро вскакивала с постели, нежно гладила внучку по голове своей маленькой изящной ладошкой. Танюшка затихала на огромном кожаном диване, который её, юную тоненькую, проглатывал в своих старых мягких подушках. А Серафима Александровна, снова завернувшись в одеяло, закрывала глаза и пыталась понять, на кого же похожа её внучка: на Раечку или Людочку, которые обе умерли ещё в детстве, до рождения Александры. Нет, ни на них, ни на Сашку – всё-таки она на Лёньку похожа. И учится хорошо. Всё ей интересно. Как же она любит эту ясноглазую девчонку с мягкими и тонкими, как у отца, волосами. У Сашки-то волосы тяжёлые и жёсткие. Совсем не под стать её безвольному характеру.

-Сим, завтра на кладбище пойдём: оградку девочкам покрасить надо, — совсем тихо, словно самому себе, вдруг проговорил Пётр Иванович. – Ладно, давай спать.
* * *
А спать не хотелось, о своей бессоннице тоже не хотелось никому говорить – хотелось каждую ночь закрывать глаза и вспоминать, вспоминать прожитые годы с их радостями, горестями и утратами, большими утратами… Пётр Иванович боготворил внучку, гордился ею. Всё чаще и чаще его мучил страх смерти, которой до рождения внучки он не боялся. Он был отцом не только Александры – он стал отцом для Танюшки. Не мог он простить Леониду развод с дочерью, не мог. Зятя он всегда уважал.
Сколько жить-то осталось? Успеть бы доучить девочку в институте: только второй курс начала. Слава Богу, пенсии военного им хватает. Дача выручает. И Александра с Юрием помогают.

Всё чаще Пётр Иванович вспоминал умерших ещё в детстве дочек-близнецов. Трагичная это была история… Нет, лучше не ворошить. Славные были девчонки, послушные, добрые. Как же он мечтал о большей семье… Счастлив, что вырастил дочь. Поднимет и внучку, но она всегда спрашивает, почему родители развелись, почему им никто не помог разобраться. Вырастет – поймёт. Девчонка мудрая не по годам.
Леонид совсем перестал с ней общаться даже по мобильному. Что-то у него не ладится, видно, в новой семье. А страдает дочь, что отец ни звонит, ни приезжает. Всё, конечно, наладится.

Танюшка не спала. Она любила ночные диалоги деда с бабушкой. Ей нравилось казаться спящей и слушать громкий шёпот самых дорогих людей на свете — дедули и бабули. Ей уже скоро девятнадцать, а они всё её маленькой считают, оберегают, как всю жизнь оберегали её маму. Может, поэтому она не вернулась к отцу туда, в Киев, где вместе учились, где вместе жили, где родилась она…

Татьяна знала, что мама очень любит и её, и бабушку с дедушкой, с которыми всегда была как за каменной стеной. Теперь она с дядей Юрой — им хорошо вместе. Мама такая красивая. Когда они идут рядом, все оглядываются и смотрят на неё, на её дивные волосы. Такие же тёмно-русые, как у деда. Говорят, что Таня похожа на отца. Но почему, почему не на маму? Мама похожа на деда.

Иногда Таня долго не засыпала. Нет, вовсе не потому, что шептались старики. Её тревожил дед. Изменился он за последнее время. Похудел, осунулся, совсем перестал улыбаться, хотя всё так же, по-военному, статен и красив. Совсем не седой, только виски серебрятся, а васильковые глаза потухли.

«Завтра убегу после первой пары, — планировала Танюшка. — Пойду с дедом на кладбище, а бабуля, наша царица, пусть ему печёт что-нибудь. Он любит. Заграбастает её потом в свои огромные ладони и будет носить по кухне вместе с пирогом. Как же мне это нравится. Бабулька совсем маленького роста стала, или я вымахала каланча-каланчой .
Ещё завтра маме позвоню, чтобы деду витамины для глаз купила, а бабуле – расторопшу надо. Пироги ей не на пользу. Поменьше бы их ела. А ещё медиком себя называет – никакого раздельного питания».

Какая-то щемящая боль пронзила Таню всю с ног до головы. Как бы она жила без деда, строгого, умного, доброго, работящего, всё умеющего? Где-нибудь живут ещё такие? Почему отец, про которого дед не сказал ни одного плохого слова, не такой? Почему он не звонит? Не приезжает? Забыл про неё?

«Дед, как хочу опять стать маленькой, совсем маленькой, — еле слышно в темноту ночи шептала Танюшка под мерное похрапывание Серафимы Александровны. – Чем старше становлюсь, тем больше мне не хватает тепла твоих больших рук и шершавых ладоней. Как же мне всегда было уютно, надёжно у тебя на руках. Ты, такой большой и сильный, долго не водил, а носил меня на руках в детский сад, держа в ладонях, как в колыбели. Да, пока бабуля, наша царица, не заметила это безобразие, как она говорила.

Дед, меня никто так не оберегал, как ты. Тогда, давно, мне казалось, что ты такой же сильный и большой, как отец. Красивый, как артист кино. Позже – умный, как учитель математики в школе, в которого были влюблены все девчонки. И я, конечно.

А в девятом классе я всех переросла. И ты, мой чудный дед, казался мне стареющим мальчишкой, который всюду меня опекает. Ты меня всегда гладил по голове, как бабушка сейчас, когда я ночью вскрикиваю во сне. Через мои мягкие волосы я всегда ощущала твои вечные мозоли – с годами они только приумножались.

Мой дорогой неугомонный друг! Как же я люблю тебя! Всё носишься по городу, пешком километры накручиваешь: вечно за всех хлопочешь. Машина — в гараже. Только дядь Юра и пользуется. Я помню, помню, что четыре километра в день – это здоровье. Ты так давно в санатории ветеранов не отдыхал. А на правом виске жилка по вечерам пульсирует… Давно заметила.

Дед, мои девчонки с курса говорят, что ты на профессора похож. А я и без них это знаю и никому не говорю, что ты кадровый военный в отставке. Обожаю, когда ты берёшь в свои жилистые натруженные руки книгу, надеваешь очки и долго читаешь любимого Чехова».

Танюшка медленно засыпала, вспоминая, как дед говорил, что не верит газетам и журналам. Интернету — тем более, хотя любил общаться с компьютером. Дед верил только Чехову — так уж сложилось. Внучке нравилось, как он длинным указательным пальцем поправлял дужку очков на переносице – да, вылитый профессор. Дед никогда много не говорил. Каждое его слово всегда было значимо. Таня помнила его аксиому: молчи громче.
* * *
Пётр Иванович всё ещё не спал. Ныло сердце: как же ему хотелось, чтобы Леонид приехал к внучке. Когда-то с ним дружили, как сын с отцом. Это в сердце осталось.
Надо было утром звонить в Совет ветеранов: у Сергея, друга по службе, юбилей. Достойный он человек – о таких нельзя забывать.
В сердце стало холодно и темно…

На дворе сентябрь, а Танюшке снилась пушистая зима. Она стоит на остановке, ждёт трамвай до института. Прямо по шоссе, среди несущихся иномарок, на санях с двумя белыми лошадьми медленно проплывает дед в парадном военном кителе со всеми орденами и медалями. Улыбается и машет ей рукой. А на лоб Татьяны падают холодные колючие снежинки…

-Танюшка, успокойся! Успокойся, не кричи, родная! – бабушка прижимала к голове внучки ледяную ладонь. – Дедушка умер. ночью…

Источник

Песенка про золотую рыбку!

Там у берега у моря и где слышен чаек крик,
Жили-были дед и бабка,жил рыбалкою старик.
Бабка гнала самогону, чтоб старик всё ж не грустил,
А рыбак с моторной лодки,рыбу неводом ловил.

А ещё про между прочим дед фарцовкой промышлял
И свой невод старый рваный на нейлоновый сменял.
С этим неводом английским, новой марки ултэтэй,
Он ловил рыбёх огромных,лососей и карасей.

Но ещё про между прочим,дед порядочно бухнул,
Бросил невод старый-рваный,чмокнул,свистнул и уснул.
А когда открыл глаза он видет невод не пустой,
Пригляделся и увидел,хвостик рыбки золотой.

Задрожали руки ноги и зашмыгал носом дед,
От такого-то улова захотелось в туалет.
Но,а рыбка тут взмолилась:-,,Отпусти меня старик,
-Три желания исполню!»и услышал чайки крик.

-Если хочешь пианино или лезвий для бритья,
А может хочешь ты машину для старухи и себя?
Но если только пожелаешь я тебе доставлю враз,
С эмалированным сиденьем, модерновый унитаз.

-Но зачем мне пианино и какой-то унитаз?
Лезвие твоё не надо, для старухи их оставь.
А меня скорей на Невский, на большой проспект доставь,
Да старуху у корыта,навсегда её оставь.

Чтоб костюм на мне был модный и там галстучек блестел,
И с чувихой молодою в ресторане я сидел.
Чтобы всё ж имел квартиру,да и деньги же имел,
Можно даже и машину,а работать не хотел.

Как сказал он так и было,и гуляет в тот же миг,
По широкому бульвару в модной шляпе наш старик.
Но за последние три года не видать нам старика,
На сто первый километр,отослали рыбака.

Там, где речка, речка Бирюса,
Ломая лёд шумит поёт на голоса.
Тут ждёт пила двуручная,
Пройдоху рыбака.

Браконьерам будет бой,
На Колыме,потом ты пой!

Источник

Смоляной бычок

Сказка «Смоляной бычок» с иллюстрациями А. В. Неручева. 1912 г.

Жили-были дед да баба. И были они бедные-пребедные.

Хата у них была плохая-преплохая — гнилая и дырявая.

Ни лошаденки, ни коровенки, ни овечки, ни поросенка у них не было.

Куры, утки да гуси не водились. Хлеба своего тоже вовсе не было.

Не было и денег.

Так они, бедные-пребедные, и жили.

Вот и говорит баба деду:

— Слепи, дедка, из смолы, из черного вару, бычка. Все веселее будет.

Дед так и сделал.

Из смолы черной вылепил, кое-где мелом вымазал — и вышел бычок хоть куда!

Целый день лепил. К вечеру кончил. Кончил и отнес на лужок пастись.

А сам пошел в хату спать.

Вдруг бычок ожил и стал расти не по дням, не по часам, а по минутам. Утром был совсем маленьким, днем на лбу у него уже рожки показались, а к вечеру стал большой, как подтелок.

К утру бычок совсем вырос, и баба погнала его на лужок пастись. Пустила и говорит:

— Пасись, бычок, пасись, смоляной! Нагуливай мясцо, копи жирок! Травка мягкая, душистая — ешь ее!

А сама вернулась домой к деду.

Пасся бычок да и забрел в лес. Вдруг из кустов волк выскочил. Хвать бычка за горло — зарезать хотел и съесть, да только зубы в смоле завязил.

Со страху скоком поскакал бычок домой и приволок волка к деду.

Дед посадил волка в яму.

Вот опять гуляет бычок по лесу.

Вдруг большущий медведь идет.

— Бычок, бычок, я тебя укушу!

Бычок уже знает, что зверь ему ничего не может сделать, — не боится; говорит:

Медведь куснул и завязил в смоле зубы.

Привел бычок медведя к деду.

Дед посадил медведя в яму.

Ходил бычок по горке. Из-за елки выскочила лиса голодная и куснула бычка за ногу, — думала кусочек мясца оторвать, — да только зубы завязила.

Привел бычок лису к деду.

Дед посадил лису в яму.

Бродил-бродил бычок в лесу. Где травку щипнет, где с дерева листок сорвет.

Много в лесу жило белок. Лазали они по деревьям, прыгали с ветки на ветку, собирали орехи и шишки сосновые да еловые: копили корм на зиму.

Вот одна белка сорвалась с ветки, упала бычку на спину и завязила в смоле лапки.

Принес бычок белку к деду.

Дед посадил белку в яму.

Забрался бычок к богатому мужику на огород.

А на огороде был заяц: косой капустку любил, капустку грыз, лакомился.

Махнул бычок хвостом по самой заячьей мордочке. Не доглядел заяц и куснул вместе с капустным листом смоляной хвост. Куснул и прилип.

Источник

Жил был дед у него был пруд

Сто восемьдесят лет прошло с тех пор, как была опубликована «Азбука» Льва Николаевича Толстого. Она стала для многих поколений русских детей первой книгой, по которой учатся грамоте.

В те давние времена ходить в школу мог не каждый ребёнок: школ для крестьянских детей было немного. И Лев Николаевич, уже будучи знаменитым писателем, решает устроить народную школу в своём имении Ясная Поляна. Писатель знал, что учёба пойдёт быстрее, если ребятам будет интересно. Работая над четырьмя сборниками, которые получили название «Русские книги для чтения», Толстой собирает пословицы, поговорки, сказки, басни, былины. Сам Лев Николаевич пишет рассказы о природе и труде, о дальних странах, о животных и самих ребятах – любопытных, любящих играть и помогать родителям. Язык этих книг прост и понятен.

В нашу книгу вошли далеко не все произведения, написанные и собранные Толстым для детей. Все они составили бы внушительный том, ведь в черновиках писателя сохранилось 629 произведений! Мы выбрали самые интересные, те, которые стали любимыми для многих читателей. Вы узнаете о преданной дружбе могучего льва и маленькой собачки, прочтёте о смелом Филипке, который преодолел все препятствия и добился своего – стал учиться в школе. Здесь вы найдёте и переложение басен древнегреческого писателя Эзопа, и русские народные сказки, и рассказы самого Льва Николаевича. Они познакомят вас с большим миром литературы, ключик к которому – умение читать.

Обратите внимание на иллюстрации! Мы объединили в эту книгу лучшие цветные рисунки таких мастеров оформления книги, как В. Лосин, Н. Устинов, Е. Рачёв, В. Бритвин и другие.

Читайте с удовольствием!

Рассказы из «Новой азбуки»

Пришла Настя после школы. Одна мама была дома. Настя села у стола, взяла книжку и прочла сказку. Мама была рада.

Я нынче прочту по книге всю сказку, это мне не трудно.

Спала кошка на крыше, сжала лапки. Села подле кошки птичка.

«Не сиди близко, птичка, кошки хитры».

Птица свила гнездо на кусте. Дети нашли гнездо и сняли на землю. Гляди, Вася, три птички! Наутро пришли дети, а гнездо уже было пусто. Жалко было.

Кате дали мыла. Она мыла лицо и шею. И лицо, и шея, и руки Кати были белы.

У Миши были сани. Маша и Петя сели на сани. «Вези сани, Миша». А у Миши силы нету.

Пошла Катя поутру по грибы, взяла Машу. Маша была мала. На пути была речка. Катя взяла Машу себе на спину. Сняла чулки и пошла по воде.

– Сиди крепче, Маша, да не жми меня за шею. Пусти ручки, а то мне душно.

И Катя снесла Машу.

Была у Насти кукла. Настя звала куклу дочка. Мама дала Насте для её куклы всё, что надо. Были у куклы юбки, кофты, платки, чулки, были даже гребни, щётки, бусы.

У Вари был чиж. Чиж жил в клетке и ни разу не пел. Варя пришла к чижу.

– Пора тебе, чиж, петь.

– Пусти меня на волю, на воле буду весь день петь.

У Груши не было куклы, она взяла сена, свила из сена себе жгут, и это была её кукла; звала она её Маша. Она взяла эту Машу на руки.

– Спи, Маша! Спи, дочка! Бай, баю, бай!

Таня знала буквы. Она взяла книгу и куклу и дала книгу кукле, будто школа.

– Учи, кукла, буквы! Это – «А». Это – «Б». Бе. Смотри, помни.

Ходили дети по лесу за грибами, набрали полны корзины. Вышли дети на поляну, сели на копну и считали грибы. За кустами завыли волки. Дети забыли про грибы, бросили свои грибы на сене и ушли домой.

Шёл Миша по лесу. У дуба рос гриб. Гриб был стар, никто его не брал. Но Миша был рад и снёс гриб в дом. Вот гриб, лучше всех! А гриб был гнил, никто его не ел.

У Розки были щенки на дворе, на сене. Розка ушла. Дети пришли и взяли щенка и снесли на печку. Розка пришла, не нашла щенка и выла. После нашла щенка и выла подле печки. Дети сняли щенка и дали Розке. И Розка снесла щенка во рту на место.

Источник