Все лето шел зеленый ливень
Если у вас не работает один из способов авторизации, сконвертируйте свой аккаунт по ссылке
Авторизуясь в LiveJournal с помощью стороннего сервиса вы принимаете условия Пользовательского соглашения LiveJournal
* * *
Да будет душа терпеливой и кроткой.
А память короткой. А память короткой.
Разумно ль упорство? Ведь жизнь прихотлива –
Приливы. Отливы. Приливы. Отливы.
Разумна ль горячность? Ломающим копья
Скажу я – не лучше ли снежные хлопья
Ловить на ладонь, – безмятежная шалость.
И надо всего лишь, чтоб вольно дышалось.
Всего лишь. Всего лишь. Всего лишь. Всего-то.
Но вечна на плоскости тень эшафота.
И нету на свете желанья крамольней,
Чем чтобы жилось и дышалось привольней.
И наитишайший прослыл непокорным –
Звал белое белым, а черное черным.
* * *
Спасут ли молитва и крестик нательный
В любви безысходной, в болезни смертельной?
И светит своей белизною больница,
И светит свиданье, какому не сбыться.
И светит чужое окошко в ненастье.
Приди же хоть кто-нибудь. Свет этот засти.
* * *
И звал меня. И вел. Но вдруг он отнял руку,
И все оборвалось. Ни шороха, ни звука.
Ты где, мой поводырь, мой пылкий провожатый?
Меж небом и землей я намертво зажата.
А впрочем, что роптать? Бессмысленны упреки.
Старательно учу печальные уроки
О том, что жизнь блажна и не дает расписки,
И коль ушел в туман единственный и близкий,
То так тому и быть. И жди любого крена.
И что-нибудь еще родит морская пена.
И что-нибудь еще взойдет на фоне синем.
И будет так всегда. Всегда, пока не сгинем.
* * *
Все лето шел зеленый ливень.
И был он тих и непрерывен.
Густые ветви до земли,
Как струи долгие, текли.
И дули ветры, их колебля.
Текла трава, стекали стебли,
Текли и не могли утечь,
Текли, касаясь наших плеч
И щиколоток, и коленей…
Мильон таких прикосновений
Переживешь за жизнь свою,
Не ведая, что ты в раю,
И ожидая, ожидая
Других чудес, другого рая.
* * *
Еще немного все сместится:
Правее луч, южнее птица, –
И станет явственнее крен,
И книга поползет с колен.
Сместится взгляд, сместятся строчки,
И все сойдет с привычной точки,
И окажусь я под углом
К тому, что есть мой путь и дом,
К тому, что есть судьба и веха.
Как между голосом и эхом,
Так между мною и судьбой
Возникнет воздух голубой,
Мгновенье тихое, зиянье,
Пугающее расстоянье.
И тех, с кем жизнь текла сия,
Едва коснется тень моя.
* * *
Пустоте, черноте, уходящим годам
Из того, чем жива, ничего не отдам –
Повторяю и слез не умею унять,
И теряю опять, и теряю опять.
А сегодня ни слез и ни слов, только дрожь.
Отпущу – и уйдешь, отпущу – и уйдешь.
Отпущу – и уйдешь, и уйдет, и уйдем.
И незыблем и вечен один окоем,
Остальное лишь облака зыбкий овал.
И живем, как плывем. Каждый так уплывал,
Вечно что-то свое прижимая к груди,
Заклиная: «Постой, погоди, погоди».
* * *
Из дома выносили мебель.
Качалось зеркало. И в небе
Зеркальном плыли облака.
Носили мебель, и рука
Невольно дрогнула. Качнулось
Земное бытие. Очнулась
Душа и тихо поплыла
Из тех пределов, где была.
И с нею вместе все поплыло.
И ни пристанища, ни тыла –
Лишь хрупких сонмище зеркал.
Но не свободы ли алкал?
Так слушай жизни голос ломкий,
Бесстрашно двигаясь по кромке
Надежды, радости, пути,
Не чая выжить и дойти.
* * *
Все происходит наяву
Иль только памятью живу
Об этих днях – сама не знаю.
Живу, как будто вспоминаю
В каком-то горестном «потом»
И этот сад, и этот дом,
На окнах влажные дорожки,
На лепестках росинок брошки,
Листок, налипший на стекло.
И будто вовсе истекло
Едва начавшееся лето.
И даже при обилье света –
Ребячий красный свитерок
И свежевымытый порог,
И горстка ягод – точно в дымке,
Туманны, как на старом снимке,
Над коим тихо слезы лью,
Припоминая жизнь свою.
* * *
А за последнею строкой –
Размах, раздолье и покой
Страницы. За последним шагом –
Просторы с речкой и оврагом.
И за прощальным взмахом рук –
Рассвет и разноцветный луг,
И ливень. За последним стоном
Весь мир, звучащий чистым тоном.
* * *
Не знаю кем, но я была ведома
Куда-то из единственного дома,
Не потому ли по ночам кричу,
Что не свои, чужие дни влачу,
Расхлебывая то, что навязали,
И так живу, как будто на вокзале
Слоняюсь вдоль захватанных перил…
Да будь неладен тот, кто заварил
Всю канитель и весь уклад досадный.
Приходит в мир под свой же плач надсадный
Дитя земное. Кто-нибудь, потрафь
И посули невиданную явь.
Как музыка она иль Божье Слово.
Но мне в ответ: «Под дудку крысолова
Идти, под вероломное «ду-ду»,
Написано всем грешным на роду
С младых ногтей до полного маразма.
Вначале смех, а после в горле спазма,
А после холм и почерневший крест,
И никаких обетованных мест.
Понеже нет иной и лучшей яви,
От нынешней отлынивать не вправе».
Все так. Но что за лучезарный дом
Припоминаю изредка с трудом?
* * *
За все земное заглянуть,
Как за комод или за печку.
Всю явь земную, как дощечку,
Однажды приподнять чуть-чуть
И обнаружить: вот они,
Пропажи наши и потери, –
И отыскать, себе не веря,
Жилища давнего огни.
Почивших близких и родных
Увидеть памятные лица
И все, с чем выпало проститься
На тягостных путях земных
Увидеть: где земная быль
Кончается, там все сохранны,
Лишь вместо нашей белой манны
Небесная летает пыль.
* * *
Прогорели все дрова
И пожухла та трава,
На какой дрова лежали.
И дощатые скрижали
Разрубили на куски
И пустили в ход с тоски –
Тяжело без обогрева.
Полыхай, святое древо,
Хоть теперь – увы, увы, –
Не сносить нам головы.
Но святыня прогорает,
А никто нас не карает.
Жизнь глухая потекла:
Ни скрижалей, ни тепла,
Лишь промозглый путь куда-то…
Может, он и есть расплата?
* * *
А мне туда и не пробиться,
Откуда родом дождь и птица.
И полевые сорняки
Такие знают тайники,
Какие для меня закрыты.
Дороги дождиком изрыты,
А дождик в сговоре с листвой.
И разговор невнятный свой
Они ведут. И дождь уклончив:
Стихает, речи не закончив,
И вновь летит наискосок,
Волнуя реку и лесок
Речами быстрыми. Как в душу,
Я в реку глянула: «Послушай, –
Прошу, – поведай, покажи…»
А там лишь небо да стрижи.
* * *
Нет погоды давно.
Моросит день и ночь.
Остается одно:
В ступе воду толочь,
В ступе воду толочь…
Отсырела тропа.
И глубокая ночь,
Как большая ступа.
Воду в ступе толочь,
Не жалея трудов,
Чтоб наутро твоих
Не осталось следов;
Слушать вздохи одни
Позабывшихся сном
И рассеянно дни
Метить прошлым числом.
* * *
И при впаденьи тьмы в рассвет,
Ночи в зарю, и при впаденьи
Туманных снов в дневное бденье,
Где испарился всякий след
И где ни срока, ни числа
Для умирания и роста,
И ни на чем еще короста
Подробностей не наросла, –
Там сумерки и тишина,
Там спящих вздрагивают веки,
Там явь, помимо «некто», «некий»,
Приметы всякой лишена.
* * *
Однажды выйти из судьбы,
Как из натопленной избы
В холодные выходят сени,
Где вещи, зыбкие, как тени,
Стоят, где глуше голоса,
Слышнее ветры и леса,
И ночи черная пучина,
И жизни тайная причина.
* * *
И замысел тайный еще не разгадан
Тех линий, которые дышат на ладан,
Тех линий, какими рисована быль.
И линии никнут, как в поле ковыль.
Мелок, ворожа и танцуя, крошится.
И легче легчайшего жизни лишиться.
Когда и не думаешь о роковом,
Тебя рисовальшик сотрет рукавом
С туманной картинки, начертанной всуе,
Случайно сотрет, чей-то профиль рисуя.
* * *
Мы у вечности в гостях
Ставим избу на костях.
Ставим избу на погосте
И зовем друг друга в гости:
«Приходи же, милый гость,
Вешай кепочку на гвоздь».
И висит в прихожей кепка,
И стоит избушка крепко.
В доме радость и уют,
В доме пляшут и поют.
Топят печь сухим поленом
И почти не пахнет тленом.
* * *
Мгновение. Еще мгновенье.
Меж ними камень преткновенья.
Я уберу его с пути.
Лети, мгновение, лети
Свободно, как воспоминанье.
Не ставлю знаков препинанья,
Ни точки и ни запятой
Меж этой осенью и той.
И буквы не пишу заглавной,
Чтоб не нарушить речи плавной,
Мгновений, льющихся рекой.
Строка струится за строкой.
И тянется из буквы строчной.
Да будет жизнь моя проточной.
Лети, мгновенье, вдаль и ввысь.
Не говорю: остановись,
А заклинаю ежечасно:
Лети, мгновенье. Ты прекрасно.
* * *
Хорошего уйма. Хорошее сплошь.
Вот хвост у сороки безумно хорош:
Большой, черно-белый. Такое перо –
Ему бы стоять на старинном бюро.
И если не манна слетает с небес,
То все ж филигранна, воздушна на вес
Снежинка, летящая в снежных гуртах.
И это о радости в общих чертах.
И это два слова про дивный пейзаж,
Про фон повседневный, обыденный наш,
Про фон наш обычный. Но, может быть, мы
Являемся фоном для этой зимы,
Для этих сугробов, сорок и ворон.
И терпит картина серьезный урон,
Когда и летают, и падают ниц
Снежинки на фоне безрадостных лиц.
* * *
Ты сброшен в пропасть – ты рожден.
Ты ни к чему не пригвожден.
Ты сброшен в пропасть, так лети.
Лети, цепляясь по пути
За край небесной синевы,
За горсть желтеющей травы,
За луч, что меркнет, помелькав,
За чей-то локоть и рукав.
* * *
Чьи-то руки взметнулись над стылой водой.
Как бы дело не кончилось страшной бедой.
Как бы кто-то в отчаяньи или в бреду
Не пропал в зачарованном этом пруду.
Сбереги его душу, Господь, сбереги…
По осенней воде разбежались круги…
Чьи же руки вздымались? И голос был чей?
И кому целый лес запылавших свечей?
* * *
Пера прилежного касанье…
Тяжелый труд – чистописанье.
Пиши: дорога, дом, трава…
Пиши простейшие слова.
Пиши, сынок: зима, синица,
Сугроб. И пусть тебе приснится
Потом синица на снегу.
Моя удача, что могу
Побыть средь гласных и согласных
В прозрачном мире правил ясных,
Твердить с тобой «чу-щу», «ча-ща»,
Иного смысла не ища.
* * *
Можно ль жить, ни о чем не жалея?
Ускользает по тихой аллее
Дама с зонтиком светлым пятном.
Так следи за ней, вечно болея
Сладкой сказкой о рае земном.
Задевая ажурные пятна
Светотени, легка и невнятна,
Неземная уносится вдаль,
Чтоб уже не вернуться обратно.
Дама с зонтиком, шляпка, вуаль…
То не женщина – только томленье,
И аллея не знает продленья.
Миг стремительный запечатлен
Повелительным: «Стой же, мгновенье!»
…И аллея, и тополь, и клен,
Белый зонтик и белое платье –
Все отмечено той благодатью,
По которой тоскует душа.
Дама с зонтиком – сон и проклятье –
Ускользает. Смотри, не дыша.
* * *
— Ты куда? Не пойму, хоть убей.
Голос твой все слабей и слабей.
Ты куда?
— На Кудыкину гору
Белоснежных гонять голубей.
Ты живи на земле, не робей.
На земле хорошо в эту пору.
Нынче осень. А скоро зима.
Той зимою, ты помнишь сама,
Снег валил на деревья и крышу,
На деревья, дорогу, дома…
Мы с тобою сходили с ума,
Помнишь?
— Да, но едва тебя слышу.
* * *
Что скрывалось за тайным О. К.?
Отчего так дрожала рука,
Выводя над строкой посвященье –
Две таинственных буквы О. К.?
Дикой страстью дышала строка,
Будто не было тайны священней.
Слезы, речи невемо куда
Утекли. Утекают года.
А на выцветшем дагерротипе
Безмятежна, тонка, молода
Муза тайная, радость, беда…
Кипа писем. И все в этой кипе
Ей одной – несравненной О. К.
Взгляд доверчивый, локон, щека,
Муза тайная в локонах, в шали,
На коленях в перчатке рука…
А любовь была так велика:
Сердце ёкало, губы дрожали…
* * *
Спасает историю от перегрузки
Процесс неизбежной усушки-утруски:
От древних этрусков лишь несколько ваз
Вполне сохранились и радуют глаз.
И как это мало. И как это много.
Трудна и превратна сквозь время дорога,
Тропа, по которой несут и несут
С диковинной росписью хрупкий сосуд.
* * *
Преходящему – вечности крылья,
Ветра вольного, света обилье,
Устремленья кочующих стай.
От подробностей душных засилья
Улетай, улетай, улетай.
День текущий – забота о гнездах.
День текущий – страда, но и роздых
На совсем беспредельном пути.
Преходящему – вечности воздух.
Улетай – и лети, и лети.
Из текущего произрастая,
Поднимайся туда, где густая
Синь небесная и облака,
Косяком перелетная стая
И века, и века, и века.
* * *
Люби без памяти о том,
Что годы движутся гуртом,
Что облака плывут и тают,
Что постепенно отцветают
Цветы на поле золотом.
Люби без памяти о том,
Что все рассеется потом,
Уйдет, разрушится и канет,
И отомрет, и сил не станет
Подумать о пережитом.
* * *
Легко проделав путь обратный
К шумеру с бородой квадратной,
Учи историю, дитя,
Через столетия летя,
Через столетия вприпрыжку,
Как через тоненькую книжку,
Через Египет, Вавилон,
Подъем, падение, полон.
Лети, орудуя веками,
Эпохами, материками,
Мирами всеми, чтоб потом
С великим постигать трудом
Сердцебиение и вздохи
Одной-единственной эпохи.
* * *
Слово – слеза, но без соли и влаги.
Слово – огонь, не спаливший бумаги.
Слово – условно, как поза и жест.
Любят и гибнут, не сдвинувшись с мест.
Слово надежды и слово угрозы,
Точно скупые античные позы…
Дело зашло за порог болевой.
Вот и свидетельство боли живой:
Десять попарно рифмованных строчек
С нужным количеством пауз и точек.
* * *
Картина рисована примитивистом:
Узор черно-белый на фоне лучистом,
На фоне лучистом простейший узор:
Две снежные ветки, меж ними зазор.
По белому черным написано ясно,
Что мир изначально устроен прекрасно,
Прекрасно и просто, совсем без затей –
Из темных деревьев и светлых путей.
Источник