Вместо предисловия бахчисарайскому фонтану
Кл. Правда ли, что молодой Пушкин печатает новую, третью поэму, то есть поэму по романтическому значению, а по нашему, не знаю, как и назвать.
Изд. Да, он прислал «Бахчисарайский фонтан», который здесь теперь и печатается.
Кл. Нельзя не пожалеть, что он много пишет; скоро выпишется.
Изд. Пророчества оправдываются событием; для поверки нужно время; а между тем замечу, что если он пишет много в сравнении с нашими поэтами, которые почти ничего не пишут, то пишет мало в сравнении с другими своим европейскими сослуживцами. Бейрон, Вальтер Скотт и еще некоторые неутомимо пишут и читаются неутомимо.
Кл. Выставя этих двух британцев, вы думаете зажать рот критике и возражениям! Напрасно! Мы свойства не робкого! Нельзя судить о даровании писателя по пристрастию к нему суеверной черни читателей. Своенравная, она часто оставляет без внимания и писателей достойнейших.
Изд. Не с достойнейшим ли писателем имею честь говорить?
Кл. Эпиграмма — не суждение. Дело в том, что пора истинной, классической литературы у нас миновалась.
Изд. А я так думал, что еще не настала.
Кл. Что ныне завелась какая-то школа новая, никем не признанная, кроме себя самой; не следующая никаким правилам, кроме своей прихоти, искажающая язык Ломоносова, пишущая наобум, щеголяющая новыми выражениями, новыми словами.
Изд. Взятыми из «Словаря Российской академии» и коим новые поэты возвратили в языке нашем право гражданства, похищенное, не знаю, за какое преступление, и без суда; ибо до сей поры мы руководствуемся более употреблением, которое свергнуто быть может употреблением новым. Законы языка нашего еще не приведены в уложение; и как жаловаться на новизну выражений? Разве прикажете подчинить язык и поэтов наших китайской неподвижности? Смотрите на природу! лица человеческие, составленные из одних и тех же частей, вылиты не все в одну физиогномию, а выражение есть физиогномия слов.
Кл. Зачем же, по крайней мере, давать русским словам физиогномию немецкую? Что значит у нас этот дух, эти формы германские? Кто их ввел?
Кл. Вот это забавно!
Изд. А как же? Разве он не брал в нововводимом стихосложении своем съемки с форм германских? Разве не подражал он современным немцам? Скажу более. Возьмите три знаменитые эпохи в истории нашей литературы, вы в каждой найдете отпечаток германский. Эпоха преобразования, сделанная Ломоносовым в русском стихотворстве; эпоха преобразования в русской прозе, сделанная Карамзиным; нынешнее волнение, волнение романтическое и противузаконное, если так хотите назвать его, не явно ли показывают господствующую наклонность литературы нашей! Итак, наши поэты-современники следуют движению, данному Ломоносовым; разница только в том, что он следовал Гинтеру и некоторым другим из современников, а не Гете и Шиллеру. Да и у нас ли одних германские музы распространяют свое владычество? (Смотрите, и во Франции — в государстве, которое, по крайней мере в литературном отношении, едва не оправдало честолюбивого мечтания о всемирной державе, — и во Франции сии хищницы приемлют уже некоторое господство и вытесняют местные, наследственные власти. Поэты, современники наши, не более грешны поэтов-предшественников. Мы еще не имеем русского покроя в литературе; может быть, и не будет его, потому что нет; но во всяком случае поэзия новейшая, так называемая романтическая, не менее нам сродна, чем поэзия Ломоносова или Хераскова, которую вы силитесь выставить за классическую. Что есть народного в «Петриаде» и «Россиаде» кроме имен?
Кл. Что такое народность в словесности? Этой фигуры нет ни в пиитике Аристотеля, ни в пиитике Горация.
Изд. Нет ее у Горация в пиитике, но есть она в его творениях. Она не в правилах, но в чувствах. Отпечаток народности, местности: вот что составляет, может быть, главное существеннейшее достоинство древних и утверждает их право на внимание потомства. Глубокомысленный Миллер недаром во «Всеобщей истории» своей указал на Катулла в числе источников и упомянул о нем в характеристике того времени*.
* «Quellen der Geschichte der Romer»
Кл. Уже вы, кажется, хотите в свою вольницу романтиков завербовать и древних классиков. Того смотри, что и Гомер и Виргилий были романтики.
Изд. Назовите их как хотите; но нет сомнения, что Гомер, Гораций, Эсхил имеют гораздо более сродства и соотношений с главами романтической школы, чем с своими холодными, рабскими последователями, кои силятся быть греками и римлянами задним числом. Неужели Гомер сотворил «Илиаду», предугадывая Аристотеля и Лонгина и в угождение какой-то классической совести, еще тогда и не вымышленной? Да и позвольте спросить у себя и у старейшин ваших, определено ли в точности, что такое романтический род и какие имеет он отношения и иротивуиоложности с классическим? Признаюсь, по крайней мере за себя, что еще не случилось мне отыскивать ни в книгах, ни в уме своем, сколько о том ни читал, сколько о том ни думал, полного, математического, удовлетворительного решения этой задачи. Многие веруют в классический род потому, что так им велено; многие не признают романтического рода потому, что он не имеет еще законодателей, обязавших в верности безусловной и беспрекословной. На романтизм смотрят как на анархию своевольную, разрушительницу постановлений, освященных древностию и суеверием. Шлегель и г-жа Сталь не облечены в латы свинцового педантства, от них не несет схоластическою важностию, и правила их для некоторых людей не имеют веса, потому что не налегают, важностию; не все из нас поддаются заманчивости, увлечению, многие только что порабощаются господству. Стадо подражателей, о коих говорит Гораций, не переводится из рода в род. Что действует на умы многих учеников? Добрая указка, с коей учители по пальцам вбивают ум в своих слушателей. Чем пастырь гонит свое стадо по дороге прогонной? Твердым посохом. Наша братья любит раболепствовать.
Кл. Вы так много мне здесь наговорили, что я не успел кстати сделать отпор вам следующим возражением: доказательством, что в романтической литературе нет никакого смысла, может служить то, что и самое название ее не имеет смысла определенного, утвержденного общим условием. Вы сами признались в том! весь свет знает, что такое классическая литература, чего она требует.
Изд. Потому что условились в определении, а для романтической литературы еще не было времени условиться. Начало ее в природе; она есть; она в обращении, но не поступила еще в руки анатомиков. Дайте срок! придет час, педантство и на ее воздушную одежду положит свое свинцовое клеймо. В котором-нибудь столетии Бейрон, Томас Мур, как ныне Анакреон или Овидий, попадутся под резец испытателей, и цветы их яркой и свежей поэзии потускнеют от кабинетной пыли и закоптятся от лампадного чада комментаторов, антиквариев, схоластиков; прибавим, если только в будущих столетиях найдутся люди, живущие чужим умом и кои, подобно вампирам, роются в гробах, гложут и жуют мертвых, не забывая притом кусать и живых.
Кл. Позвольте между тем заметить вам мимоходом, что ваши отступления совершенно романтические. — Мы начали говорить о Пушкине, от него кинуло нас в древность, а теперь забежали вы и в будущие столетия.
Изд. Виноват! я и забыл, что для вашего брата классика такие походы не в силу. Вы держитесь единства времени и места. У вас ум домосед. Извините — я остепенюсь; чего вы от меня желаете?
Кл. Я желал бы знать о содержании так называемой поэмы Пушкина. Признаюсь, из заглавия не понимаю, что тут может быть годного для поэмы. Понимаю, что можно написать к фонтану стансы, даже оду.
Изд. Да, тем более что у Горация уже есть «Бландузский ключ».
Кл. Впрочем, мы романтиками приучены к нечаянностям. Заглавие у них эластического свойства: стоит только захотеть, и оно обхватит все видимое и невидимое; или обещает одно, а исполнит совершенно другое, но расскажите мне.
Изд. Предание, известное в Крыму и поныне, служит основанием поэме. Рассказывают, что хан Керим Гирей похитил красавицу Потоцкую и содержал ее в бахчисарайском гареме; полагают даже, что он был обвенчан с нею. Предание сие сомнительно, и г. Муравьев-Апостол в Путешествии своем по Тавриде, недавно изданном, восстает, и, кажется, довольно основательно, против вероятия сего рассказа. Как бы то ни было — сие предание есть достояние поэзии.
Кл. Так! в наше время обратили муз в рассказчиц всяких небылиц! Где же достоинство поэзии, если питать ее одними сказками?
Изд. История не должна быть легковерна; поэзия — напротив. Она часто дорожит тем, что первая отвергает с презрением, и наш поэт очень хорошо сделал, присвоив поэзии бахчисарайское предание и обогатив его правдоподобными вымыслами; а еще и того лучше, что он воспользовался тем и другим с отличным искусством. Цвет местности сохранен в повествовании со всею возможною свежестью и яркостью. Есть отпечаток восточный в картинах, в самых чувствах, в слоге. По мнению судей, коих приговор может считаться окончательным в словесности нашей, поэт явил в новом произведении признак дарования, зреющего более и более.
Кл. Кто эти судии? мы других не признаем, кроме «Вестника Европы» и «Благонамеренного»; и то потому, что пишем с ними заодно. Дождемся, что они скажут!
Изд. Ждите с Богом! а я пока скажу, что рассказ у Пушкина жив и занимателен. В произведении его движения много. В раму довольно тесную вложил он действие полное, не от множества лиц и сцепления различных приключений, но от искусства, с каким поэт умел выставить и оттенить главные лица своего повествования! Действие зависит, так сказать, от деятельности дарования: слог придает ему крылья или гирями замедляет ход его. В творении Пушкина участие читателя поддерживается с начала до конца. — До этой тайны иначе достигнуть нельзя, как заманчивостью слога.
Кл. Со всем тем я уверен, что, по обыкновению романтическому, все это действие только слегка обозначено. Читатель в подобных случаях должен быть подмастерьем автора и за него досказывать. Легкие намеки, туманные загадки: вот материалы, изготовленные романтическим поэтом, а там читатель делай из них, что хочешь. Романтический зодчий оставляет на произвол каждому распоряжение и устройство здания — сущего воздушного замка, не имеющего ни плана, ни основания.
Изд. Вам не довольно того, что вы перед собою видите здание красивое: вы требуете еще, чтоб виден был и остов его. В изящных творениях довольно одного действия общего; что за охота видеть производство? Творение искусства — обман. Чем менее выказывается прозаическая связь в частях, тем более выгоды в отношении к целому. Частые местоимения в речи замедляют ее течение, охлаждают рассказ. Есть в изобретении и в вымысле также свои местоимения, от коих дарование старается отделываться удачными эллипсисами. Зачем все высказывать и на все напирать, когда имеем дело с людьми понятия деятельного и острого? а о людях понятия ленивого, тупого и умать нечего. Это напоминает мне об одном классическом читателе, который никак не понимал, что сделалось в «Кавказском пленнике» с черкешенкою при словах:
И при луне в водах плеснувших
Струистый исчезает круг.
Он пенял поэту, зачем тот не облегчил его догадливости, сказав прямо и буквально, что черкешенка бросилась в воду и утонула. Оставим прозу для прозы! И так довольно ее в житейском быту и в стихотворениях, печатаемых в «Вестнике Европы».
P. S. Тут Классик мой оставил меня с торопливостию и гневом, и мне вздумалось положить на бумагу разговор, происходивший между нами. Перечитывая его, мне впало в ум, что могут подозревать меня в лукавстве; скажут: «Издатель нарочно ослабил возражения своего противника и с умыслом утаил все, что могло вырваться у него дельного на защиту своего мнения!» Перед недоверчивостью оправдываться напрасно! но пускай обвинители мои примут на себя труд перечитать все, что в некоторых из журналов наших было сказано и пересказано насчет романтических опытов — и вообще насчет нового поколения поэзии нашей: если из всего того выключить грубые личности и пошлые насмешки, то, без сомнения, каждый легко уверится, что мой собеседник под пару своим журнальным клевретам.
Впервые опубликовано: Пушкин А. Бахчисарайский фонтан. М., 1824.
Петр Андреевич Вяземский (1792-1878) поэт, критик, государственный деятель.
Источник
Дмитриев. Второй разговор между Классиком и Издателем «Бахчисарайского фонтана»
Второй разговор между Классиком
и Издателем «Бахчисарайского фонтана»
Ты хочешь исправлять; но будь исправен сам!
Уважен будешь ты, когда других уважишь!
К Вяземский 1 .
Кл. Г-н Издатель! Вы напечатали разговор, который будто бы имели со мною по случаю издания нового стихотворения Пушкина. Достоверность сего разговора очень подозрительна. Я, признаюсь, не вступился бы в это дело; но приятели, которых мнением я уважаю, не дают мне покоя и требуют, чтобы я обличил вас в подлоге.
Изд. Что же не нравится вашим приятелям, и чему они не верят?
Кл. Отвечать на сей вопрос не должно бы из скромности; но делать нечего! — Они говорят, что этот Классик — совсем не Классик; что это разговор двух учеников; что Классику стыдно было связаться с таким противником, а еще стыднее возражать ему столь слабо и несвязно; что, наконец, вы, по молодости своей, очень неосторожно ошибаетесь.
Изд. В чем же я ошибаюсь?
Кл. Вы говорите, например, что пора истинной классической литературы у нас еще не настала. — Остерегитесь, г. Издатель! Неужели произведения Ломоносова, Дмитриева, Карамзина, Озерова, Батюшкова не суть произведения классической литературы? Их не отвергли бы не только новейшие просвещенные народы, но, думаю, признали бы таковыми и самые современники Горация и Виргилия. — Видите ли, куда ведет вас самонадеянность ваша, свойственная, правду сказать, всем нынешним природным рецензентам! — Жаль, что вы не учились ни в каком университете: вы не сказали бы этого. Однако позвольте мне оправдываться далее. — Вы говорите, что «новая школа щеголяет новыми выражениями и словами, взятыми из «Словаря Российской академии?»» — Это не совсем справедливо; к тому же новость выражений сей школы состоит не столько в новых словах, сколько в несовместном соединении слов уже известных. О сем-то сказал Фонтенель: «Il-y-a des mots qui hurlent de surprise et d’effiroi de se trouver unis ensemble *1 2 ». — Мы не найдем подобного ни у одного из упомянутых мною русских писателей, а все они могут служить образцом чистоты, правильности и вкуса! Кроме сего я замечу, что отличительный признак сей школы состоит еще не в словах и выражениях, не в подражании германцам, но в какой-то смеси мрачности с сладострастием, быстроты рассказа с неподвижностию действия, пылкости страстей с холодностию характеров, а у плохих подражателей новой школы есть еще свойственный им одним признак, состоящий в том, что части картин их разбросаны, не соответственны одна другой и не окончены, чувства неопределенны, язык темен. — Однако, кстати, о германских формах: кто, сказали вы, ввел их в нашу словесность?
Изд. Ломоносов, потому что он брал в нововводимом стихосложении своем съемки с форм германских.
Кл. Это несправедливо! Чтобы судить о формах од Ломоносова, надобно различить составные части формы пиитической и отдашь suum cuique *2 . Ломоносов, как гений, не подражал никому рабски и, как писатель, чувствующий прямое достоинство законодателя словесности, не вверялся слепо своему гению; он у всякого брал лучшее : потому-то, может быть, в одах мы и превосходим почти все другие народы европейские! — Ломоносов заимствовал у немцев одно стихосложение ; в ходе од своих он, кажется, подражал более древним; а наружная их форма (т. е. строфы, под которыми вы сбивчиво разумеете пиитическую форму вообще) очевидно та самая, какая у Жан-Баптиста Руссо! — Вот как судим мы по-школьному! — Далее, вы разделяете нашу литературу на три эпохи, ознаменованные Ломоносовым, Карамзиным и нынешними романтиками, и говорите, что в каждой мы найдем отпечаток литературы германской. Из сего заключаете, что наши поэты-современники следуют движению, данному Ломоносовым? не так ли?
Изд. Да! Однако же не искажайте моего заключения! Я прибавил: «Разница в том, что он, т. е. Ломоносов, следовал Гинтеру , а не Гете и Шиллеру».
Кл. Вы сами подаете против себя оружие! Сколько несообразностей открываете вы этим словом разница ! — Я буду возражать вам по порядку. 1) Ломоносов не следовал Гинтеру. Он, читая его песни , почувствовал только влечение к стихотворству, так, как Лафонтен при чтении од Малерба в первый раз почувствовал в душе своей присутствие пиитического гения 3 ; однако Лафонтен не писал од и не следовал Малербу. Подобно и у Ломоносова не много найдется общего с Гинтером: следовательно , Ломоносов ему не следовал. — 2) Во время Ломоносова в Германии еще не было того, что мы называем ныне школой германской , не было еще в немецкой литературе и той оригинальности, которую она получила впоследствии от Лессинга, как от критика, и от Гете, как от поэта. Следовательно, если бы Ломоносов и ввел современные ему германские формы, то нынешние поэты наши, следуя данному им, движению , не имели бы еще ничего отличительного, собственно германского. — 3) Вы говорите, что эпоха преобразования русской прозы, сделанная Карамзиным, носит на себе также отпечаток германский? (стр. V) Несправедливо! — Хотя в то время писал уже Виланд, которого проза прекрасна; но и она не могла служить образцом для русской, ибо свойства русской чистой прозы столь же далеки от немецкой, сколько стихосложение наше близко к немецкому. — Карамзин, если не ошибаюсь, более обращал внимание на французских прозаиков, и поступил рассудительно; ибо во французской прозе преимущественно можно научиться сей плавности, сему составу периодов, постепенно следующему за порядком мыслей, и, наконец, самой гармонии. Он избегал только выражений, несвойственных языку русскому, но во всем прочем следовал образцам своим. — Позвольте мне заметить вам, г. Издатель! Вы, кажется, совсем не знаете немецкой литературы ни в отношении к свойствам ее, ни относительно ее истории! — Как же вы об ней судите, да еще смеетесь и над классиками! — А всего больнее мне то, что вы мимоходом даете суд и о Карамзине, который не требует нашего защищения, но ст(ит, очень ст(ит того, чтоб мы его читали со вниманием! Вот в чем состоит истинная дань уважения к образцовому писателю!
Изд. Благодарю вас за наставления! Вы очень снисходительны и учтивы: доказываете в глаза, что я не знаю того, о чем говорю. Остается просто доказать, что в том нет здравого смысла.
Кл. Я не говорю этого. Не только есть смысл, но есть и мысли, только они так неопределенны, сбивчивы и запутанны, что вы сами не можете дать в них отчета. — Это от того, что вы не знаете логики.
Изд. Из чего вы это заключаете?
Кл. А вот из чего. Вы говорите: «Мы еще не имеем русского покроя в литературе, — (оставляю без внимания слово покрой; но что следует?), — может быть, и не будет его, потому что нет». — Если я сам скажу: «Может быть, и не будет ночи, потому что нет», — что вы будете отвечать на это?
Изд. Извините; скажу просто, что это бессмыслица, потому что заключение противоречит опыту.
Кл. Но где не уверяет очевидность, там доказывает разум. — Кстати о покрое. Если я скажу, например: «У меня не будет модного фрака, потому что нет!» — что вы мне на это скажете?
Изд. Скажу, что это не доказательство. Если бы вы сказали: «У меня не будет фрака, потому, что нет денег», — тогда бы я поверил.
Кл. Почему же так? — Потому что тогда подразумевался бы в моем заключении полный правильный силлогизм 4 , который можно составить таким образом: «У кого нет денег, тому не на что сделать фрака; у меня нет денег, следственно, у меня и не будет фрака». — Ваше заключение можно изложить так: «Мы еще не имеем русского покроя в литературе; чего нет, то еще быть может, следственно, этот покрой еще может быть». — Разумеется, я не требую, чтоб все изъяснялись силлогизмами; но всякое правильное умозаключение есть природою внушенный силлогизм, хотя бы и не имел формы! — Однако и логика много помогает. Жаль, право, что вы не учились ни в каком университете; вы знали бы логику!
Изд. Согласен! согласен! оставьте это! Вы начали с того, что в моих мыслях нет определенности. В чем же вы нашли сию неопределенность?
Кл. Почти во всем! Вы говорите, например: «Поэзия романтическая не менее нам сродна, чем поэзия Ломоносова». А потом: «Что есть народного в «Петриаде?»» То есть, как будто, вы защищаете романтическую поэзию тем, что в классической нет ничего народного; между тем сами говорите, что народное есть и в классической поэзии древних. Вся эта неясность происходит оттого, что вы не определяете, что такое поэзия романтическая и что такое народная. — Самое наименование народное вы смешиваете с национальным ; а в них большая разница!
Изд. Я не вижу этой разницы: самые слова сии, кажется, значат одно и то же; объясните же мне, какая, по мнению вашему, разница между народным и национальным?
Кл. Странно, что от нас же, классиков, требуют изъяснения те, которые беспрестанно употребляют сии термины! — Народная поэзия может существовать и у народа необразованного: доказательство тому наши старинные песни. Поэзия же национальная существует единственно у тех народов, которых политическое бытие тесно соединено с просвещением гражданским и одно в другом находит необходимую подпору; у народов, имеющих при образованности, общей им с другими, свои собственные нравы, свои обычаи, не изглаженные, но только смягченные временем, свои предания, которых, может быть, не признает история, но которым верит дух нации! — Тогда только поэзия может быть национальною , когда она основана на сих: условиях, романтическая ли она или классическая. — Вот мое мнение, которое, впрочем, не что иное, как плод соображений, выведенных из наблюдений известнейших эстетиков. — Между ними Ансильон самым верным способом доходит до определения национальной поэзии: он определяет сперва, что есть нация 5 . — Напрасно же вы напечатали, г. Издатель, будто я принимаю слово народность за риторическую фигуру. Эта шутка не остра и показывает только вашу молодость. Вы не виноваты; виноваты те, которые ободряют в вас подобные замашки.
Изд. Кто же те, которые их ободряют?
Кл. Друзья ваши и те поверхностные люди, которых вы ослепляете блестками подражательного остроумия и покоряете громкими именами Аристотеля и Горация: сами они не читали сих авторов; нас, классиков, презирают за то, что мы их читаем; а вам, молодежи, верят на слово в том, что вы их понимаете. — Как переменяются времена! — За тридцать лет до сего только тот говорил об Аристотеле, кто читал его; а ныне именно те чаще говорят об нем, которые его не читали! Тогда светский юноша почти стыдился произнести имя философа, опасаясь, чтобы не назвали его педантом; а ныне другая крайность: педантизм сделался любимою модою светских юношей. Но вы, которые говорите о Горации, в каком смысле сказали вы, что поэзию Ломоносова мы силимся выставить за классическую? — Нет! мы не силимся; но скажу более: иначе и признавать ее не можем. Жаль, если и вы предпочитаете ей те модные сатирические послания, которые снизаны из разных стишков Буало и Вольтера, те куплетцы, которых остроумие прежде автора давно всеми затвержено и кажется чем-то новым единственно по применению к лицам. *3 Батюшков , сей истинный талант, не так думал: он желал (если не ошибаюсь), чтобы сочинения Ломоносова были любимою книгою всякого молодого стихотворца! 7
Изд. Что за отступление в пользу Ломоносова! — Не позволите ли напомнить вам то, что вы мне сейчас сами сказали о другом писателе, то есть что он не требует вашего защищения ! — Вижу, г-н Классик! я несправедливо сказал, что у вас ум домосед !
Кл. Однако не хорошо, если ум и слишком далеко гуляет! — С этих прогулок он возвращается иногда как бы весь не свой , так что и сам не знает, что говорить: мудрено ли, ежели после этого его не понимают!
Кл. Например, что это за мысль на странице XVIII-й вашего разговора: «Дарование отделывается от местоимений удачными эллипсисами!» — или что это за выражение на странице VIII: «Силятся быть греками задним числом?»; или это, на стран. XIII: «Заглавие эластического свойства?» ; или, наконец, это: «Добрая указка, с коей учители по пальцам вбивают ум в своих слушателей?»; а это что за экономическо-буколическое наблюдение: «Чем пастырь гонит свое стадо по дороге прогонной? — Твердым посохом!» — Еще раз скажу: право, жаль, что вы не учились в университете и без внимания читали Карамзина; вы писали бы вразумительнее.
Изд. Вы привязываетесь к словам, я писал наскоро: не хотел заниматься сими безделицами; это нерадивость.
Кл. Как наскоро? — А сколько времени для вашего разговора публика ждала «Бахчисарайского фонтана». Мы же, классики, не прощаем нерадивости. Вспомните, что говорит Мизантроп сиятельному стихотворцу:
До времени, сударь, нет надобности тут! 8
Однако ежели вы думаете, что я привязываюсь к словам, то мы займемся другим, например вашими фигурами. — На XI-й странице мы видим романтическую поэзию в руках анатомика , педантство кладет на ее воздушную одежду свинцовое клеймо ; далее, Байрон, Томас Мур, Анакреон и Овидий под, резцом испытателей. — Прекрасная группа! Одного анатомируют и клеймят, других пытают! И все это совершается в лампадном чаду комментаторов! — Ха! ха! ха! Вы шутите над читателями, почтенный г-н Издатель!
Изд. А вы, вы шутите, кажется, надо мною. Знайте, сударь, что я не позволю.
Кл. Он sera ridicule et je n’oserai rire! *4 9 — Позвольте! позвольте! На странице XII-й еще одна картина: «Вампиры роются в гробах, гложут и жуют мертвых, не забывая притом кусать и живых. » Поверьте, классик не сказал бы этого: это отвратительно!
Изд. Оставим это! Я вижу, что вы принадлежите к тем школьным упрямцам, на которых угодить трудно. — Скажите мне последнее: что вы думаете о самом «Бахчисарайском фонтане»?
Кл. Стихотворение прекрасное, исполненное чувств живых, картин верных и пленительных; и все это облечено в слог цветущий, невольно привлекающий свежестию и разнообразием! Короче, в последних двух поэмах Пушкина заметно, что этот романтик похож во многом на классиков !
Изд. Итак, разговор мой вам не нравится?
Кл. Признаюсь! жаль, что вы напечатали его при прекрасном стихотворении Пушкина; думаю, и сам автор об этом пожалеет! — Однако я поспешу послать в журнал теперешний разговор наш, сколько для того, чтоб оправдаться перед строгими приятелями в том, чего не говорил прежде, хотя вы это и напечатали, столько и по другой причине: я желаю показать вам, что не жду в своих мнениях ни «Благонамеренного», ни «Вестника Европы» 10 .
*1 Вот слова, которые, находясь вместе, вопиют от удивления и ужаса ( фр. ). — Ред.
*2 каждому свое ( лат. ). — Ред.
*3 Таким образом некто из знаменитых журнальных стихотворцев задел в послании своем поэта, которого кости давно уже покоятся во гробе, и который заслуживал в свое время уважение не только как стихотворец, но как просвещенный покровитель юных питомцев муз:
Хочу ль сказать, к кому был Феб из русских ласков,
Державин рвется в стих; а попадет Херасков !
Причина та, что хотелось присвоить себе стих Буало:
La raison dit Virgile, et la rime Quinault. 6
*4 И чтобы я не осмелился смеяться, когда кто-то будет смешон! ( фр. ). — Ред.
M. А. ДМИТРИЕВ
Второй разговор между
Классиком и Издателем «Бахчисарайского фонтана»
ВЕ. 1824. Ч. 134. № 5. (выход в свет 27 марта). С. 47—62 Подпись: N.
Михаил Александрович Дмитриев (1796—1866) — литературный критик, поэт, мемуарист, племянник И. И. Дмитриева. В своих критических статьях выступал как «классик», противник новых, романтических, веяний в литературе. Его отношение к поэзии Пушкина всегда оставалось сдержанным и критическим. Литературная позиция М. А. Дмитриева отражала взгляды, господствовавшие в Московском университете и университетском Благородном пансионе, где он учился. Был близок к кругу М. Т. Каченовского и постоянно сотрудничал в «Вестнике Европы». Полемика вокруг предисловия Вяземского к «Бахчисарайскому фонтану» продолжала начавшуюся ранее журнальную войну, где против Вяземского и Грибоедова выступали М. А. Дмитриев и его приятель А. И. Писарев (1803—1828) — поэт, переводчик, автор, популярных комедий и водевилей, полемист. О роли М. А. Дмитриева в литературно-театральных полемиках 1820-х гг. см. в его «Главах из воспоминаний моей жизни» (Новое литературное обозрение. 1992. № 1. С. 191—231; публ. О. А. Проскурина). О возможной принадлежности ему статей за подписью Н. Д. в «Вестнике Европы» см. с. 388—389 наст. изд.
1 Цитата из «Послания к М. Т. Каченовскому». Цитата из «Послания к М. Т. Каченовскому».
2 Фонтенель , Бернар де Бовье де (1657—1757) — французский писатель, ученый и философ. Приведенное выражение — французская идиома, встречаемая у разных авторов (Вальтер, Ж.-Б. Руссо). См.: Robert P. Dictionnaire alphabétigue et analogique de la langue française. Paris, 1960. T. 3. P. 575. Было общеупотребительным (ср. у Пушкина: XIII, 44; или ОА. Т. 3. С. 160).
3 Эта подробность из жизни Ж. де Лафонтена (1621—1695) нередко приводилась в сопроводительных статьях к изданиям его сочинений. См., например: Fables de Lafontaine. Paris, an VII (1799). T. 1. P. XI. Малерб , Франсуа (1555—1628) — французский лирический поэт, сыгравший важную роль в становлении принципов классической поэтики и поэтического языка во Франции.
4 Силлогизм — демонстративный (доказательный) вывод, устанавливающий связь между двумя понятиями на основании закрепленного в посылках их отношения к третьему понятию.
5 Ансильон, Фредерик (1766—1837) — прусский государственный деятель, историк и философ, автор ряда работ по эстетике. Имеется в виду его «Analyse de l idée de littérature nationale» (Essais philosophiques, ou Nouveau mélanges de littérature et de philosophie. Par F. Ancillon. Paris, 1817. T. 1. P. 39—81).
7 Высокая оценка творчества М.В.Ломоносова была характерна для К.Н.Батышкова. См., например, в его статьях «О характере Ломоносова» и «Нечто и поэте и поэзии» (1815).
8 См.: Мольер. Мизантроп / Пер. Ф. Ф. Кокошкина. М., 1816. С. 17 (Д. 1, явл. 2):
9 Цитата из IX сатиры Буало.
10 В том же номере «Вестника Европы» в разделе «Особая переписка» (с. 76—78) напечатано письмо в редакцию за подписью: «Бывший журнальный клеврет», содержащее резкие выпады против Вяземского, главным образом за его отзыв о стихотворцах «Вестника Европы», и насмешки над собственными его стихотворениями (в их число попали также куплеты из водевиля «Кто брат, кто сестра. », принадлежащие Грибоедову). Автор, вероятно, тот же М. А. Дмитриев, который считал себя лично задетым как поэт, печатавшийся в «Вестнике Европы» (ср. его позднейшее мемуарное свидетельство: Новое литературное обозрение. 1992. № 1. С. 219). Вяземский на новые выпады ответил эпиграммой «Клеврет, журнальный аноним. » (см. с. 399 наст. изд.). Выступления против Вяземского продолжались в следующих номерах «Вестника Европы» за 1824 г.: Писарев А. И. Еще разговор между двумя читиателями Вестника Европы. — № 8. С. 307—313 (в частности, указывал в этой статье, что не он был автором «Особой переписки» в № 5); Дмитриев М. А. Отрывок из Кодекса знаменитости. — № 9. С. 58—62; Карниолин-Пинский М. М. Мое первое и последнее слово. — № 10. С. 115—120 (подпись: Юст Ферулин); Дмитриев М. А. Краткий ответ издателю Дамского журнала. — № 10. С. 144—146; Писарев А. И. Нечто о словах. — № 12. С. 283—290 (подпись: А. А. А. ; псевдоним здесь и в статье М. М. Карниолина-Пинского раскрыт в «Главах из воспоминаний из моей жизни» М. А. Дмитриева (Новое литературное обозрение. 1992. № 1. С. 221)). Кроме того, в течение всего этого времени (1824—1825 гг.) шла эпиграмматическая война. См.: Русская эпиграмма (XVIII—начало XX века). Л., 1988. С. 201, 220, 291—292, 299—303.
Источник