ppetrovichh
Всё-таки в искусстве таится какая-то страшная, нечистая сила.
Узнав о такой радостной (казалось бы!) вести, как совместное пение католического и православного хоров, всё же не избежал я прихода в голову некой дикой «ассоциации» с «Мастером и Маргаритой» Булгакова.
Описание хорового (и на диво слаженного!) пения, совместно с описанием «антуража», у писателя вышло прямо каким-то зловеще-провидческим, — если сопоставить некоторые детали фантастического повествования с днём сегодняшним.
И от этого как-то страшновато. Не говоря уж про страх за себя самого: что-то неладное у меня с ассоциациями.
Глава 17. Беспокойный день
.
Городской зрелищный филиал помещался в облупленном от времени особняке в глубине двора и знаменит был своими порфировыми колоннами в вестибюле.
Но не колонны поражали в этот день посетителей филиала, а то, что происходило под ними.
Несколько посетителей стояли в оцепенении и глядели на плачущую барышню, сидевшую за столиком, на котором лежала специальная зрелищная литература, продаваемая барышней. В данный момент барышня никому ничего не предлагала из этой литературы и на участливые вопросы только отмахивалась, а в это время и сверху, и снизу, и с боков, из всех отделов филиала сыпался телефонный звон, по крайней мере, двадцати надрывавшихся аппаратов.
Поплакав, барышня вдруг вздрогнула, истерически крикнула:
– Вот опять! – и неожиданно запела дрожащим сопрано:
Славное море священный Байкал…
Курьер, показавшийся на лестнице, погрозил кому-то кулаком и запел вместе с барышней незвучным, тусклым баритоном:
Славен корабль, омулевая бочка.
К голосу курьера присоединились дальние голоса, хор начал разрастаться, и, наконец, песня загремела во всех углах филиала. В ближайшей комнате № 6, где помещался счетно-проверочный отдел, особенно выделялась чья-то мощная с хрипотцой октава. Аккомпанировал хору усиливающийся треск телефонных аппаратов.
Гей, Баргузин… пошевеливай вал.
Слезы текли по лицу девицы, она пыталась стиснуть зубы, но рот ее раскрывался сам собою, и она пела на октаву выше курьера:
Молодцу быть недалечко!
Поражало безмолвных посетителей филиала то, что хористы, рассеянные в разных местах, пели очень складно, как будто весь хор стоял, не спуская глаз с невидимого дирижера.
Прохожие в Ваганьковском останавливались у решетки двора, удивляясь веселью, царящему в филиале.
Как только первый куплет пришел к концу, пение стихло внезапно, опять-таки как бы по жезлу дирижера. Курьер тихо выругался и скрылся. Тут открылись парадные двери, и в них появился гражданин в летнем пальто, из-под которого торчали полы белого халата, а с ним милиционер.
– Примите меры, доктор, умоляю, – истерически крикнула девица.
На лестницу выбежал секретарь филиала и, видимо, сгорая от стыда и смущения, заговорил, заикаясь:
– Видите ли, доктор, у нас случай массового какого-то гипноза… Так вот, необходимо… – он не докончил фразы, стал давиться словами и вдруг запел тенором:
– Дурак! – успела выкрикнуть девица, но не объяснила, кого ругает, а вместо этого вывела насильственную руладу и сама запела про Шилку и Нерчинск.
– Держите себя в руках! Перестаньте петь! – обратился доктор к секретарю.
По всему было видно, что секретарь и сам бы отдал что угодно, чтобы перестать петь, да перестать-то он не мог и вместе с хором донес до слуха прохожих в переулке весть о том, что в дебрях его не тронул прожорливый зверь и пуля стрелков не догнала!
Лишь только куплет кончился, девица первая получила порцию валерианки от врача, а затем он побежал за секретарем к другим – поить и их.
– Простите, гражданочка, – вдруг обратился Василий Степанович к девице, – кот к вам черный не заходил?
– Какой там кот? – в злобе закричала девица, – осел у нас в филиале сидит, осел! – и, прибавив к этому: – Пусть слышит! Я все расскажу, – действительно рассказала о том, что случилось.
Оказалось, что заведующий городским филиалом, «вконец разваливши облегченные развлечения» (по словам девицы), страдал манией организации всякого рода кружков.
– Очки втирал начальству! – орала девица.
В течение года заведующий успел организовать кружок по изучению Лермонтова, шахматно-шашечный, пинг-понга и кружок верховой езды. К лету угрожал организацией кружка гребли на пресных водах и кружка альпинистов.
И вот сегодня, в обеденный перерыв, входит он, заведующий…
– И ведет под руку какого-то сукина сына, – рассказывала девица, – неизвестно откуда взявшегося, в клетчатых брючонках, в треснутом пенсне и… рожа совершенно невозможная!
И тут же, по рассказу девицы, отрекомендовал его всем обедавшим в столовой филиала как видного специалиста по организации хоровых кружков.
Лица будущих альпинистов помрачнели, но заведующий тут же призвал всех к бодрости, а специалист и пошутил, и поострил, и клятвенно заверил, что времени пение берет самую малость, а пользы от этого пения, между прочим, целый вагон.
Ну, конечно, как сообщила девица, первыми выскочили Фанов и Косарчук, известнейшие филиальские подхалимы, и объявили, что записываются. Тут остальные служащие убедились, что пения не миновать, пришлось записываться и им в кружок. Петь решили в обеденном перерыве, так как все остальное время было занято Лермонтовым и шашками. Заведующий, чтобы подать пример, объявил, что у него тенор, и далее все пошло, как в скверном сне. Клетчатый специалист-хормейстер проорал:
– До-ми-соль-до! – вытащил наиболее застенчивых из-за шкафов, где они пытались спастись от пения, Косарчуку сказал, что у него абсолютный слух, заныл, заскулил, просил уважить старого регента-певуна, стучал камертоном по пальцам, умоляя грянуть «Славное море».
Грянули. И славно грянули. Клетчатый, действительно, понимал свое дело. Допели первый куплет. Тут регент извинился, сказал: «Я на минутку» – и… изчез. Думали, что он действительно вернется через минутку. Но прошло и десять минут, а его нету. Радость охватила филиальцев – сбежал.
И вдруг как-то сами собой запели второй куплет, всех повел за собой Косарчук, у которого, может быть, и не было абсолютного слуха, но был довольно приятный высокий тенор. Спели. Регента нету! Двинулись по своим местам, но не успели сесть, как, против своего желания, запели. Остановить, – но не тут-то было. Помолчат минуты три и опять грянут. Помолчат – грянут! Тут сообразили, что беда. Заведующий заперся у себя в кабинете от сраму.
Тут девицын рассказ прервался. Ничего валерианка не помогла.
Через четверть часа к решетке в Ваганьковском подъехали три грузовика, и на них погрузился весь состав филиала во главе с заведующим.
Лишь только первый грузовик, качнувшись в воротах, выехал в переулок, служащие, стоящие на платформе и держащие друг друга за плечи, раскрыли рты, и весь переулок огласился популярной песней. Второй грузовик подхватил, а за ним и третий. Так и поехали. Прохожие, бегущие по своим делам, бросали на грузовики лишь беглый взгляд, ничуть не удивляясь и полагая, что это экскурсия едет за город. Ехали, действительно, за город, но только не на экскурсию, а в клинику профессора Стравинского.
Текст — по Источнику
Источник
«Славное море священный Байкал»
Популярная в 20-е годы песня, восходящая к стихотворению Д.П. Давыдова (1811—1888) «Дума беглеца на Байкале» (1858). Текст первой строфы стихотворения Давыдова несколько отличается от фольклоризованного варианта, приведенного Булгаковым:
Славное море — привольный Байкал,
Славный корабль — омулевая бочка.
Ну, баргузин, пошевеливай вал.
Плыть молодцу недалечко.
Непроизвольное пение группы лиц под влиянием постороннего внушения было описано в фантастическом романе Александра Беляева «Властелин мира», опубликованном в 1929 г.: «Вчера вечером в городе наблюдалось странное явление. В н часов ночи, в продолжение 5 минут, у многих людей, число их пока не установлено, но, по имеющимся данным, оно превышает несколько тысяч человек, — появилась навязчивая идея, вернее, навязчивый мотив известной песни «Мой милый Августин».
— Я сидел со своим приятелем, известным музыкальным критиком в кафе. <. >С грустью говорил он о том, что все реже исполняют великих стариков: Бетховена, Моцарта, Баха, я внимательно слушал его, кивая головою, — я сам поклонник классической музыки, — и вдруг с некоторым ужасом заметил, что мысленно напеваю мотив пошленькой песенки: «Мой милый Августин». Наконец критик замолчал и стал ложечкой отбивать по стакану такт, и я был поражен, что удары ложечки в точности соответствовали такту песенки, проносившейся в моей голове. <. >Дальше события ошеломили всех.
— Зуппе. «Поэт и крестьянин», — анонсировал дирижер, поднимая палочку.
Но оркестр вдруг заиграл «Мой милый Августин»» (Беляев. Властелин мира. С. 98).
На глубину социальной сатиры этого внешне безобидного юмористического эпизода указал А. Зеркалов, сопоставивший его со словами профессора Преображенского из «Собачьего сердца»: «Что такое эта ваша разруха? <. >Это вот что: если я вместо того, чтобы оперировать каждый вечер, начну у себя в квартире петь хором, у меня настанет разруха. <. >Я вам скажу, доктор, что ничто не изменится к лучшему в нашем доме, да и во всяком другом доме, пока не усмирят этих певцов!»
Иллюстрация Бориса Маркевича к «Мастеру и Маргарите». 1988—1989
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
©2019—2023. «Михаил Булгаков. Жизнь и творчество писателя»
Все материалы на сайте только для использования в некоммерческих целях. Все права принадлежат правообладателям и защищены законом.
Источник