Василий Шукшин — Горе: Рассказ
Бывает летом пора: полынь пахнет так, что сдуреть можно. Особенно почему-то ночами. Луна светит тихо. Неспокойно на душе, томительно. И думается в такие огромные, светлые, ядовитые ночи вольно, дерзко, сладко. Это даже — не думается, что-то другое: чудится, ждется, что ли. Притаишься где-нибудь на задах огородов, в лопухах, — сердце замирает от необъяснимой тайной радости. Жалко, мало у нас в жизни таких ночей.
Одна такая ночь запомнилась мне на всю жизнь.
Было мне лет двенадцать. Сидел я в огороде, обхватив руками колени, упорно, до слез смотрел на луну. Вдруг услышал: кто-то невдалеке тихо плачет. Я оглянулся и увидел старика Нечая, соседа нашего.
Это он шел, маленький, худой, в длинной холщовой рубахе. Плакал и что-то бормотал неразборчиво.
У дедушки Нечаева три дня назад умерла жена, тихая, безответная старушка. Жили они вдвоем, дети разъехались.
Старушка Нечаева, бабка Нечаиха, жила незаметно и умерла незаметно. Узнали поутру: «Нечаиха-то… гляди-ко, сердешная», — сказали люди. Вырыли могилку, опустили бабку Нечаиху, зарыли — и все. Я забыл сейчас, как она выглядела. Ходила по ограде, созывала кур: «Цып-цып-цып». Ни с кем не ругалась, не заполошничала по деревне. Была — и нету, ушла.
…Узнал я в ту светлую, хорошую ночь, как тяжко бывает одинокому человеку. Даже когда так прекрасно вокруг, и такая теплая, родная земля, и совсем не страшно на ней.
Длинная, ниже колен, рубаха старика ослепительно белела под луной. Он шел медленно, вытирал широким рукавом глаза. Мне его было хорошо видно. Он сел неподалеку.
— Ничо… счас маленько уймусь… мирно побеседуем, — тихо говорил старик и все не мог унять слезы. — Третий день маюсь — не знаю, куда себя деть. Руки опустились… хошь што делай.
— Шибко горько, Парасковья: пошто напоследок-то ничо не сказала? Обиду, што ль, затаила какую? Сказала бы — и то легше. А то-думай теперь… Охо-хо… — Помолчал. — Ну, обмыли тебя, нарядили — все, как у добрых людей. Кум Сергей гроб сколотил. Поплакали, народу, правда, не шибко много было. Кутью варили. А положили тебя с краешку, возле Давыдовны. Место хорошее, сухое. Я и себе там приглядел. Не знаю вот, што теперь одному-то делать? Может, уж заколотить избенку да к Петьке уехать. Опасно: он сам ничо бы, да бабенка-то у его… сама знаешь: и сказать не скажет, а кусок в горле застрянет. Вот беда-то. Чего посоветуешь?
Я струсил. Я ждал, вот-вот заговорит бабка Нечаиха своим ласковым, терпеливым голосом.
— Вот гадаю, — продолжал дед Нечай, — куда приткнуться? Прям хошь петлю накидывай. А это вчерашней ночью здремнул маленько, вижу: ты вроде идешь по ограде, яички в сите несешь. Я пригляделся, а это не яички, и цыпляты живые, маленькие ишо, И ты вроде начала их по одному исть. Ешь да ишо прихваливаешь… Страсть господня! Проснулся… Хотел тебя разбудить, а забыл, что тебя- нету. Парасковьюшка… язви тя в душу. — Дед Нечай опять заплакал. Громко. Меня мороз по коже продрал — завыл как-то, как-то застонал протяжно: — Э-э-э… у-у… Ушла. А не подумала: куда я теперь? Хошь бы сказала: я бы доктора из города привез… вылечиваются люди. А то ни слова, ни полслова — вытянулась! Так и я сумею… — Нечай высморкался, вытер слезы, вздохнул. — Чижало там, Парасковьюшка? Охота, поди, сюда? Снишься-то. Снись хошь почаще… только нормально. А то цыпляты какие-то… черт те чего. А тут… — Нечай заговорил шепотом, я половину не расслышал, — Грешным делом хотел уж… А чего? Бывает, закапывают, я слыхал. Закопали бабу в Краюшкино… стонала. Выкопали… Эти две ночи ходил, слушал: вроде тихо. А то уж хотел… Сон, говорят, наваливается какой-то страшенный — и все думают, што помер человек, а он не помер, а — сонный…
Тут мне совсем жутко стало, Я ползком — да из огорода. Прибежал к деду своему, рассказал все. Дед оделся, и мы пошли с ним на зады.
— Он сам с собой или вроде как с ней разговаривает? — расспрашивал дед.
— С ей. Советуется, как теперь быть…
— Тронется ишо, козел старый. Правда пойдет выкопает. Может, пьяный?
— Нет, он пьяный поет и про бога рассказывает. — Я знал это.
Нечай, заслышав наши шаги, замолчал.
— Кто тут? — строго спросил дед.
Мы подошли. Дедушка Нечай сидел, по-татарски скрестив ноги, смотрел снизу на нас — был очень недоволен.
— Тут… Я слышал, ты с кем-то разговаривал.
— Я вот счас возьму палку хорошую и погоню домой, чтоб бежал и не оглядывался.
— Старый человек, а с ума сходишь… Не стыдно?
— Я говорю с ей и никому не мешаю,
— С кем говоришь? Нету ее, не с кем говорить! Помер человек — в земле.
— Она разговаривает со мной, я слышу, — упрямился Нечай. — И нечего нам мешать.
— Ну-ка, пошли, — Дед легко поднял Нечая с земли. — Пойдем ко мне, у меня бутылка самогонки есть, счас выпьем — полегчает.
Дедушка Нечай не противился.
Он шел впереди, спотыкался и все вытирал рукавом слезы.
Я смотрел сзади на него, маленького, убитого горем, и тоже плакал — неслышно, чтоб дед подзатыльника не дал. Жалко было дедушку Нечая.
— А кому легко? — успокаивал дед. — Кому же легко родного человека в землю зарывать? Дак если бы все ложились с ими рядом от горя, што было бы? Мне уж теперь сколько раз надо бы ложиться? Терпи. Скрепись и терпи.
— Конешно, жалко… кто говорит. Но вить ничем теперь не поможешь. Изведешься, и все. И сам ноги протянешь. Терпи.
— Вроде соображаю, а… запеклось вот здесь все — ничем не размочишь. Уж пробовал — пил: не берет.
— Возьмет. Петька-то чего не приехал? Ну, тем вроде далеко, а этот-то.
— В командировку уехал. Ох, чижало, кум. Сроду не думал…
— Мы всегда так: живет человек — вроде так и надо. А помрет — жалко. Но с ума от горя сходить — это тоже… дурость.
Не было для меня в эту минуту ни ясной, тихой ночи, ни мыслей никаких, и радость непонятная, светлая умерла.
Горе маленького старика заслонило прекрасный мир. Только помню; все так же резко, горько пахло полынью.
Они легли ни полу, накрылись тулупом.
— Я тебе одну историю расскажу, — негромко стал рассказывать мой дед. — Ты вот не воевал — не знаешь, как там было… Там, брат… похуже дела были. Вот какая история: я санитаром служил, раненых в тыл отвозили. Едем раз. А студебеккер наш битком набитый. Стонают, просют потише… А шофер, Миколай Игринев, годок мне, и так уж старается поровней ехать, медлить шибко тоже нельзя: отступаем, Ну, подъезжаем к одному развилку, впереди легковуха. Офицер машет: стой, мол. А у нас приказ строго-настрого: не останавливаться, хоть сам черт с рогами останавливай. Оно правильно: там сколько ишо их, сердешных, лежат, ждут. Да хоть бы наступали, а то отступаем. Ну, проехали, Легковуха обгоняет нас, офицер поперек дороги — с наганом. Делать нечего, остановились. Оказалось, офицер у их чижалораненый, а им надо в другую сторону. Ну, мы с тем офицером, который наганом-то махал, кое-как втиснули в кузов раненого, Миколай в кабинке сидел: с им там тоже капитан был — совсем тоже плохой, почесть лежал; Миколай-то одной рукой придерживал его, другой рулил. Ну, уместились кое-как. А тот, какого подсадили-то, часует, бедный. Голова в крове, все позасохло. Подумал ишо тогда: не довезем. А парень молодой, лейтенант, только бриться, наверно, начал. Я голову его на коленки к себе взял — хоть поддержать маленько, да кого там. Доехали до госпиталя, стали снимать раненых… — Дед крякнул, помолчал. Закурил, — Миколай тоже стал помогать… Помогать… Подал я ему лейтенанта-то… «Все, говорю, кончился». А Миколай посмотрел на лейтенанта, в лицо-то… Кхэх… — Опять молчание. Долго молчали.
— Неужто сын? — тихо спросил дед Нечай.
— Кхм… — Мой дед швыркнул носом. Затянулся вчастую раз пять подряд.
— Схоронили… Командир Миколаю отпуск на неделю домой дал. Ездил. А жене не сказал, што сына схоронил. Документы да ордена спрятал, пожил неделю и уехал.
— Скажи. Так хоть какая-то надежа есть — без вести и без вести, а так… совсем.
Не мог сказать. Сколько раз, говорит, хотел и не мог,
— Господи, господи, — опять вздохнул дед Нечай. — Сам-то хоть живой остался?
— Микола? Не знаю, нас раскидало потом по разным местам… Вот какая история. Сына! — легко сказать. Да молодого такого…
В окна все лился и лился мертвый торжественный свет луны. Сияет. Радость ли, горе ли тут — сияет!
Источник
Бывает летом пора полынь пахнет
(1) Бывает летом пора; полынь пахнет так, что сдуреть можно. (2) Особенно почему-то ночами. (3) Луна светит, тихо… (4) Неспокойно на душе, томительно. (5) И думается в такие огромные, светлые, ядовитые ночи вольно, дерзко, сладко. (6) Даже не думается, что-то другое; чудится, ждется, что ли. (7) Притаишься где-нибудь на задах огородов, в лопухах, – сердце замирает от необъяснимой, тайной радости. (8) Жалко, мало у нас в жизни таких ночей.
(9) Одна такая ночь запомнилась мне на всю жизнь.
(10) Было мне лет двенадцать. (11) Сидел я в огороде и упорно, до слез смотрел на луну. (12) Вдруг услышал: кто-то невдалеке тихо плачет. (13) Я оглянулся и увидел старика Нечая, соседа нашего. (14) Он плакал и что-то бормотал неразборчиво.
(15) У дедушки Нечаева три дня назад умерла жена. (16) Жили они вдвоем, дети разъехались. (17) Старушка Нечаева, бабка Нечаиха, жила незаметно и умерла незаметно. (18) Ни с кем не ругалась, не заполошничала по деревне. (19) Была – и нету, ушла.
(20) Узнал я в ту светлую, хорошую ночь, как тяжко бывает одинокому человеку. (21) Даже когда так прекрасно вокруг, и такая теплая, родная земля, и совсем не страшно на ней.
(22) Я притаился.
(23) Длинная, ниже колен, рубаха старика ослепительно белела под луной. (24) Он шел медленно, вытирал широким рукавом глаза. (1) Мне его было хорошо видно. (25) Он сел неподалеку
– (26) Ничего… сейчас маленько уймусь… мирно побеседуем, – (27) тихо говорил старик и все не мог унять слезы. – (28)Третий день маюсь – не знаю, куда себя деть. (29) Руки опустились… (30) Очень горько, Прасковья: почему напоследок-то ничего не сказала? (31) Обиду затаила какую? (32) Сказала бы – и то легче. (33) А то – думай теперь… Охо–хо… – (34) Помолчал. – (35) Положили тебя возле Дадовны. (36) Место хорошее, сухое. (37) Я и себе там приглядел. (38) Не знаю, что теперь одному-то делать? (39) Чего посоветуешь?
(40) Молчание.
(41) Я струсил. (42)Я ждал, вот–вот заговорит бабка Нечаиха своим ласковым, терпеливым голосом.
– (43) Вчера приснился кошмар – цыплят каких-то ты ела. (44) Проснулся… (45) Хотел тебя разбудить, а забыл, что тебя – нету. (46) Парасковьюшка, снись хоть почаще… только нормально. (47) А то цыплята какие-то…
(48) Тут мне совсем жутко стало. (49) Я прибежал к деду своему, рассказал все. (50) Дед оделся, и мы пошли с ним на зады.
(51) Мы подошли. (52) Дедушка Нечай сидел, по–татарски скрестив ноги, смотрел снизу на нас – был очень доволен.
– (53) Старый человек, а с ума сходишь… Не стыдно?
– (54) Я говорю с ней и никому не мешаю.
– (55) Не с кем говорить, помер человек – в земле.
– (56) Она разговаривает со мной, я слышу, – упрямился Нечай.
(57) Дед легко поднял Нечая с земли, и Нечай не противился. (58) Он шел впереди, спотыкался и все вытирал рукавом слезы. (59) Я смотрел сзади на него, маленького, убитого горем, и тоже плакал – неслышно, чтоб дед подзатыльника не дал. (60) Жалко было дедушку.
– (61) Кому же легко родного человека в землю зарывать? (62) Терпи, – успокаивал дед.
– (63) Жалко.
– (64) Мы всегда так: живет человек – вроде так и надо. (65) А помрет – жалко. (66)Но с ума от горя сходить – это дурость.
(67) Не было для меня в эту минуту ни ясной, тихой ночи, ни мыслей никаких, и радость непонятная, светлая умерла. (68) Горе маленького старика заслонило прекрасный мир. (68)Только помню: все так же резко, горько пахло полынью.
(69) Дед оставил Нечая у нас. (70) Они легли на полу, накрылись тулупом.
– (71) Я тебе одну историю расскажу, – негромко стал рассказывать мой дед. (72) – Ты вот не воевал – не знаешь, как там было… (73) Там, брат, похуже дела были. (74)Такая история: я санитаром служил, раненых в тыл отвозили. (75)Едем раз с Миколкой, шофером, а машина битком набита. (76) Офицер какой-то с наганом нам остановил. (77) Оказалось, человек у них раненый, кое–как втиснули в кузов его.. (78) Он бедный: голова в крови, все засохло. (79) Подумал тогда: не довезем. (80) А парень молодой, лейтенант, только бриться, наверно, начал. (81) Я голову его на коленки к себе взял – хоть поддержать маленько. (82) Доехали до госпиталя, стали снимать раненых… (83) «Все,– говорю, – кончился». (84) А Миколай посмотрел на лейтенанта, в лицо-то… (85) Долго молчали.
– (86) Неужели сын? – тихо спросил дед Нечай.
– (87) Сын. (88) Схоронили его… (89) Командир Миколаю отпуск на неделю домой дал. (90) Ездил. (91) А жене не сказал, что сына схоронил.
– (92) Почему не сказал-то?
– (93) Так хоть какая-то надежда есть – без вести и без вести, а так… совсем. (94) Не мог сказать.
(95) Старики замолчали.
(96) В окна все лился и лился мертвый торжественный свет луны. (97) Сияет. (98) Радость ли, горе ли тут – сияет!
(по В.М. Шукшину)
* Василий Макарович Шукшин – советский кинорежиссёр, актёр, сценарист и писатель, автор известных повестей и рассказов, вошел в литературу как автор деревенской прозы.
Из предложений выпишите антонимы (антонимическую пару) без пробелов, запятых и других дополнительных символов.
Антонимы встречаются в предложении : «Старушка Нечаева, бабка Нечаиха, жила незаметно и умерла незаметно».
Источник